Приоритетным в нашей методике преподавания философии является анализ оригинальных философских текстов, поскольку учебники в своем схематизме упрощают неповторимый стиль философствования конкретного автора. Осмысление философского текста является, на наш взгляд, важнейшей задачей работы студентов. Однако чтобы научиться читать философские тексты (а это, конечно, труд, требующий не только ума, но и души), необходимо понимать основные философские категории, а также понимать, как трансформируются эти категории в истории философии. Каждая философская категория, попадая в новый контекст (новую эпоху), либо принимается, либо нет: самым ярким примером, на наш взгляд, здесь является категория бытия, разрабатывавшаяся еще у древних греков и постепенно «сошедшая на нет» (к Ничто) в философии Г. Гегеля, и, далее, у Ж.-П. Сартра и других философов XXвека (особенно в постмодернизме).
Размышления философов о мире и человеке неизбежно опираются на слова (категории). Эти слова (например, «бытие», «небытие», «сознание», «материя» и др.) в работе философа начинают жить своей жизнью. Можно сказать, что более никто в культуре не способен так «сдвигать» значения слов: для обывателей слова всегда означают только те вещи, которые они означают, и не более. Филологи, классифицируя слова и защищая их от варваризмов всех уровней, очень трепетно относятся к Слову, чтобы заставить его зазвучать иначе. Только философы и поэты могут «перевернуть» значение слова и/или выяснить забытое его звучание.
Но работать с категориями философии для самостоятельного уяснения (саморазвития) продолжения традиций философствования можно по-разному.
Самый простой путь для преподавателя – выучить лекции по учебникам и иногда слегка обновлять их. Сложнее, когда преподаватель является еще и исследователем, обладающим собственной точкой зрения на предмет и дело философии. Сложнее не только ему, но и его слушателям: от них требуется хотя бы минимальная теоретическая подготовка. Еще сложнее, если преподаватель-исследователь не проповедует только одну точку зрения на философию (например, марксизм или психоанализ), а показывает студентам возможности разных техник философствования, не умаляя достоинств конкурирующих позиций (а философия всегда была полем интеллектуальных поединков). Назовем несколько имен таких талантливых философов-педагогов: М. Мамардашвили, Ж. Делез, В.В. Бибихин, Ф. Гиренок, О.Н. Бушмакина, С. Жижек.
Так, В.В. Бибихин, с одной стороны, убедительно показывал философскую традицию как традицию философствования (причем изнутри), с другой – всегда сохранял собственную позицию относительно изучаемого философского текста. Мыслитель мог соглашаться с ходом мысли Флоренского, Розанова, Чаадаева, Хайдеггера, а мог и вопрошать: так ли это? А давайте посмотрим на это с другой стороны! И афоризм, фраза обретают в таком подходе отчетливые черты: там, где мысль еще вполне мысль философа и там, где этот философ молчит (или предпочитает умолкнуть). Это и есть педагогический опыт философа, о котором пишет О.Н. Бушмакина: «Обучить философии можно только через обращение к текстам философских систем, предъявляющих способы решения проблем, возникающих внутри самой философии. Вариативность решений показывает нюансы, тонкость человеческого мышления, способного к саморефлексии» [3, с. 24]. Точка зрения В.В. Бибихина – последовательное говорение на «смысловой канве молчания» – не следует учебникам, а следует только оригинальным текстам философов, оригинальному ходу мысли без определений через «измы».
Природа вдохновения этого философа такова, что позволяет рассматривать предмет мысли с разных сторон, любоваться ею и видеть в то же время ее лакуны – то, что может быть в принципе заполнено потомками или – здесь и сейчас, в лекционной аудитории – современниками. Не случайно Владимир Вениаминович внимательно относился к запискам из зала. А иногда они могли даже стать предметом отдельного разговора – так произошло, например, с запиской «Такого-то числа такого-то месяца и года у меня умер Отец. И подпись: «Одинокий», которая стала отправной точкой разговора «Возвращение отцов» [1, с. 519].
В.В. Бибихин в своих лекциях принципиально избегал определений. Во-первых, потому, что для него «начала вещей не поддаются определению» [2, с. 61], а во-вторых, для него обращение к нам философии и было ее языком: «Она что-то делает с нами, говорит важное, единственным образом касающееся самого нашего существа, хочет открыть нам нас, чтобы мы нашли себя» [2, с. 11]. Причем, по Бибихину, у философии есть как минимум три способа говорить нам о нас: высказывание, именование и молчание. Молчание, пожалуй, самое парадоксальное в философии, тем не менее, В.В. Бибихин на примере развития средневековой мысли показал, как это возможно. И все же для этого мыслителя «и человека и культуру хранит по-настоящему все-таки не молчание, а слово, испытанное порогом молчания. Слово о несказанном» [1, с. 54]. Ф. Гиренок продолжает эту мысль, акцентируя разграничение «слова» и «дословного» в работе философа.
Ф. Гиренок, размышляя о деле философии как поисках пределов возможного, говорит о том, что опыт всегда идет по следам воображения: «В мысли соединяются воображение и опыт. Предел мысли – в немыслимом, в безумном, или, как хорошо сказали обэриуты, в заумном. Поэтому история философии – это не история ума, а археография связей опыта и воображения, ума и безумия» [4, с. 14]. Продолжая традицию философского чтения В.В. Бибихина, Ф. Гиренок настаивает, что философию понимают только философией: «Сказанное философией может иметь смысл только на фоне несказанного, недоговоренного и одновременно сверхсказанного. Вот они-то и подлежат символизации. Тогда как понятия ограничиваются сказанным» [4, с. 16]. По сути дела, и Бибихина, и Гиренка, и Делеза объединяет их особая методика философского чтения: они прививают один смысл другому, заставляют читаемый текст двигаться, чтобы мысль философа была и оставалась живой, не схематичной (убитой схемами).
По-другому смотрит на осмысление философских категорий С. Жижек. Он считает, что ключевой момент всякой теоретической схватки есть «перерастание универсальностью пределов конкретного жизненного мира» [5, с. 118]. Словенский мыслитель иначе разворачивает банальное утверждение о том, что все мы принадлежим конкретному и случайному жизненному миру. По Жижеку, настоящее узнавание, прорыв происходит тогда, когда по-настоящему универсальное измерение вырывается из частного (локального) контекста, переходит в состояние «для себя» и непосредственно ощущается как универсальное. Эта «универсальность-для-себя» возмущает конкретный контекст и влияет на него изнутри. Жижек считает, что «простейший герменевтический тест на величие произведения искусства состоял бы в выяснении его способности не погибнуть, будучи вырванным из исходного контекста. Если перед нами действительно великое искусство, каждая эпоха будет его заново открывать и изобретать. Есть романтический Шекспир, и есть Шекспир реалистический» [5, с. 119].
Чтобы видеть живую философию как традицию философствования, преподавателю-исследователю необходимо не только знать пределы радикальной работы философов со словом, как внутренние («бытие» у классиков Античности и «бытие» у Гегеля), так и внешние (разночтения категории «сознание» у философов Нового времени, в неклассической философии, постмодернизме и актуальной философии). Философия как работа со смыслами принципиально может быть начата «с нуля», с чистого листа, и каждый студент может научиться философствованию как конструированию смыслов, в первую очередь, своих собственных: что значит быть честным, порядочным, добрым, что такое жизнь и в чем ее смысл, что такое политика, толерантность и насилие, что такое мир, душа, космос…
Список литературы:
Бибихин В.В. Язык философии. СПб.: Изд-во «Наука», 2007. 390 с.
Бибихин В.В. Чтение философии. СПб.: Изд-во «Наука» 2009. 536 с.
Бушмакина О.Н. «Точка зрения» в преподавании философии // Актуальные проблемы образования в высшей школе. Ижевск: Изд-во УдГУ, 2003. 268 с.
Гиренок Ф. Удовольствие мыслить иначе. М.: Академический Проект; Фонд «Мир», 2010. 235 с.
Жижек С.О насилии. М.: Изд-во «Европа», 2010. 184 с.